Природный ингаляторий. Крым. Фоторепортаж |

Жанна Швыдкая, г.Санкт-Петербург.

Сегодня хотелось поговорить лишь о прекрасном и по плану были хвойные, точнее, сосны, ели, кедры, секвойи, пихты, можжевельник, лиственницы, тис и другие знатные представители достойного семейства, с которыми удалось познакомиться в Никитском ботаническом саду во время моего творческого тура с презентацией книг «Огранка» и «Метаморфоза» в Крыму в сентябре 2020 года.

Но вначале следовало рассказать предысторию. Вот тут-то заминка и получилась. Хотела только о прекрасном, но, как часто это бывает – у медали две стороны. Говорить об одной, забыв о другой, я просто не смогла. Дело в том, что я очень люблю деревья. Помните строки Зинаиды Миркиной: «Сосна, величиною с душу. Душа, величиной с сосну». Я вижу в них себя. Не случайно, даже в книге «Огранка» первая глава начинается размышлениями о деревьях. Тем не менее, наряду с восхищением в сердце пульсирует боль. Деревья для меня – не просто равные существа, но и во многом человека превосходящие. Во всяком случае, вреда от них точно нет, а пользы гораздо больше, чем от многих представителей вида рода «Люди из семейства гоминид в отряде приматов». Да и по своему уровню развития явно превосходят человекообразных уже в том, что не уничтожают собственную среду обитания и не убивают представителей других видов ради прибыли и обогащения. Но это горькая и совсем другая история, поэтому пока я её опущу, хотя жуткие кадры увиденных однажды в Сибири гор из вековых сосен, предназначенных для отправки за границу восточному соседу, забыть, пожалуй, уже не смогу никогда. Это боль, которая навеки со мной, как, впрочем, и стыд за своих собратьев из рода Люди. В такие минуты от бессилия что-либо изменить хочется кричать, но криком деревьям не помочь. Те же, кто лес рубит и принимает законы, легализующие подобную деятельность, вряд ли художественную литературу читают – книги, это уже определённый уровень культурного, нравственного и духовного развития человека, а здесь, похоже, присутствует явный пробел в грамматике генетического языка отдельных человекоподобных индивидов, вызвавший родовую кастрацию совести. Довольно. В душе горько щемит. Оставим их.

Вернёмся к прекрасному, и перенесёмся туда, где деревья не просто берегут, но и любят, а ещё защищают заповедные территории от напористого посягательства сильных мира сего, точнее не «сего», а того самого из совсем недавнего прошлого Крыма. История закрытого несколько десятилетий нижнего парка «Монтедор» в Никитском ботаническом саду – прямое тому подтверждение. Страшно подумать, что могло бы произойти, если бы руководство сада, общественность и журналисты не выступили единым фронтов в защиту Нижнего парка. Отстояли, отбили, сохранили, не позволив превратиться в очередные частные угодья за непроницаемым забором. Сегодня парк «Монтедор» – это удивительное по красоте место Крыма и драгоценная капля янтаря Никитского ботанического сада. Именно здесь находится золотая беседка «Вдохновение», о которой я писала в одном из предыдущих постов.

Парк «Монтедор» произвёл на меня редкое по своему эффекту впечатление. Скажу сразу, что после идеально ухоженных парков Санкт-Петербурга и многочисленных парков Европы, в которых довелось побывать в благополучные доковидные времена, удивить меня чем-либо крайне сложно, точнее, почти невозможно. «Монтедор» покорил меня не благоустроенностью и ухоженностью, а тем, чего нет ни в одном из ранее увиденных мной парков – своим ароматом. Этот аромат создают многочисленные хвойные деревья, число произрастающих в парке видов которых мне даже сложно представить. Такое впечатление, что я оказалось в гигантском бескрайнем ингалятории, в котором ароматы сосен, кедров, секвой, пихт и можжевельников смешиваются с морским бризом и с солнцем, и наполняют тебя до самых краев.

Вот кедр Атласский сизый плакучий со склонёнными к земле ветками, который так любят декораторы за необычный и печальный вид. Ещё один вид кедров – Гималайский, достигает в высоту семидесяти метров, выдерживает морозы до минус двадцати, и устойчив к вредителям. На родине его называют Деодар, что в переводе с санскрита значит «дар Богов». Действительно дар – его древесина использовалась ещё в древнем мире, а в Кашмире до сих пор можно увидеть колонны из гималайского кедра, установленные в 1426 году. В Никитском ботаническом саду произрастает с 1842 года. И еще один кедр – Атласский (серебристый) – с великолепной кроной в форме пирамиды и короткой жёсткой сизой хвоей, быстро растёт, имеет ценную древесину. В Никитском ботаническом саду культивируется с 1850 года.

А это секвойя вечнозелёная, в естественном ареале произрастающая на Тихоокеанском побережье, достигает высоты ста десяти метров и семи с половиной в диаметре, живёт до двух тысяч лет. Мне же запомнилась ещё и тем, что кора мягкая на ощупь и кажется, что её можно, словно пряжу, распустить на ниточки. В ботаническом саду растёт с 1840 года.

Невероятный «пушистик» с хвоинками до двадцати сантиметров в длину и толстой красно-бурой корой – сосна Брутская (Пицундская) – настоящее украшение Южного берега Крыма. Стройная красавица, подпирающая небеса – сосна Итальянская (Пиния), достигает в высоту двадцати пяти метров и запоминается по шарообразной в виде зонтика, кроне, и к тому же имеет съедобные крупные, до двух сантиметров, орешки, являющиеся важной статьей экспорта в Испании и Турции. В ботаническом саду растёт с 1814 года.

Ещё одна красавица – сосна Уоллиха (Гималайская Веймутова). Достигает высоты пятидесяти метров, с тонкими серовато-зелёными поникающими хвоинками до двадцати сантиметров в длину. Невероятно смолянистые цилиндрические шишки собраны в пучок и, кажется, что смола вот-вот потечёт ручейком в ладошку. В Никитском саду культивируется с 1824 года.

Присев на скамейку под пушистой сосной, я дышала, дышала и не могла надышаться. Через час я вдруг сказала, что остаюсь здесь и никуда не поеду, а ещё через час – заговорила в стихотворной форме. Мне было всё равно, что билет на самолет у меня не подлежит возврату и обмену, что срок аренды дома подходит к концу, и вообще, я ни о чём думать не хотела – только остаться и только дышать. Как всегда, вернул в реальность звонок телефона. Приехал автомобиль. Пора. Подчинилась.

Спустя несколько дней после возвращения в Санкт-Петербург обнаружила неожиданный эффект – тексты приобрели поэтический оттенок, внутренний родник вдохновения сравним с напором струи фонтана «Самсон» в Петергофе, а глаза блестят так, словно вновь двадцать пять. Позже, пересматривая фотографии, я обнаружила, что на половине кадров обнимаюсь то с сосной, то с платаном, то с кедром или секвойей. Дообнималась… Понравилось… Хочу ещё…

О других представителях Никитского ботанического сада – в одном из следующих постов.